ИНТЕРВЬЮ С АКАДЕМИКОМ ЕВГЕНИЕМ ВЕЛИХОВЫМ.
-
Евгений Павлович, ваша научная да и
общественная карьера, насколько я представляю, была в советские времена
вполне успешной?
- В общем, да, хотя
я никогда не рвался к власти. Я после школы поступил на физфак МГУ, по
окончании которого в 1958 году был направлен на работу в
Курчатовский институт, а на диплом пришел сюда
на два года раньше. Так с тех пор здесь и работаю. Ну, защитил
кандидатскую и докторскую диссертации - в один заход, 20 лет был
вице-президентом Академии наук. Меня отправляли "на хутора" - я строил, в
частности, научный городок Троицк, жил там, формально оставаясь
курчатовцем.
- Вы в 39 лет стали
академиком - вошли в десятку, а то и в пятерку
"молодых да ранних": Сахаров стал академиком раньше всех - в 32 года,
Сагдеев - в 34, Келдыш - в 35 и так далее. Но в вашей биографии я заметил
такую штуку: довольно поздно, в 36 лет, вы вступили в партию. Зачем? Ведь
директор Курчатовского института трижды Герой
Соцтруда академик Анатолий
Петрович Александров был беспартийный, то есть не считал, что
нечленство в
КПСС помешает его карьере...
- В то время, о
котором речь, я фактически возглавлял филиал Академии наук в Троицке. И
вопрос стоял таким образом: либо назначат начальником
партийного, либо мне самому надо вступать в партию. Другого выхода не
было. Мы с ребятами посоветовались, решили, что я должен вступать, жена со
мной по этому поводу едва не развелась. Что касается Александрова, то,
став директором института, он немедленно вступил в партию, и его тут же
избрали в ЦК. Должность директора требовала членства в партии. Вот
замечательный физик академик Леонтович не был членом партии, но он никогда
и не занимал никаких административных должностей.
- Сейчас вы -
Президент или директор Курчатовского
института. А в руководство Академии
наук по-прежнему входите?
- Два года назад я
ушел оттуда. Почему? Во-первых, я пробыл там двадцать лет - вполне
достаточный срок, во-вторых, ушел я в конфликтной ситуации. Я выставил
свою кандидатуру на пост Президента, представив одновременно свою
программу. Члены академии, рассмотрев эту программу, ее отвергли. Тем не
менее я свою кандидатуру не снял, выборы
проиграл.
- Евгений Павлович,
минул год со дня катастрофы атомной подлодки "Курск". Реактор для нее
разрабатывал ваш институт. С ним все в порядке, он
заглушен?
- Там стоит
отличный реактор, ведет себя великолепно.
- Вернемся на 15
лет назад. Чернобыль повлиял на ваше мировоззрение?
- Чернобыль повлиял
на мою судьбу. Я ведь до этого атомными делами не
занимался: моя
специальность - физика плазмы, термоядерный синтез и тому подобное. В
Чернобыль я попал случайно. Мой приятель, американский физик из
Принстона, сразу после аварии на станции дал
мне телеграмму, что облученным детям нужно давать
таблетки йода. Я с этой телеграммой пошел на
заседание правительства, и Рыжков (Председатель Совета Министров в те
годы) тут же направил меня в Чернобыль.
- На какой день
после аварии вы туда попали?
- На четвертый. Я
оставил жене записку, что уезжаю на три дня, а пробыл там месяц. Звонить
оттуда по телефону нам запрещалось, она не могла
понять, что происходит, но официальным сообщениям, что все нормально, не
верила.
- Академик
Легасов покончил с собой из-за чувства вины?
Какое он имел
отношение к
чернобыльскому реактору?
- Прямого отношения
к аварии он не имел, просто он был первым заместителем директора института
- Александрова. И по должности продвигал этот реактор, проповедовал это
направление. Он первым поехал в Чернобыль, я встретил его буквально на
другой день после случившегося у подъезда - мы жили рядом - с чемоданчиком
в руках. У него, как и у меня, не было идей относительно того, что там
случилось. Он так и сказал: "Еду в Чернобыль, там что-то случилось".
Причин его самоубийства много, в том числе личных, обсуждать их неэтично.
- Ваш институт
осуществлял научное руководство созданием реакторов,
подобных
Чернобыльскому, правильно?
- Да, а
конструктором был академик Доллежаль. Одной из
причин аварии был недостаточный научно-организационный уровень в стране
вообще для эксплуатации подобной вещи.
Случился набор ошибок, которого в нормальных
условиях быть не должно. Но и сам реактор не был идеальным, мы во многом
его сейчас переделали, улучшили конструкцию, так что теперь подобного не
может произойти. Но это необходимо было сделать до аварии в Чернобыле.
- Почему же не
сделали?
- У нас в те годы
была такая эйфория, обусловленная успехами в
строительстве первых атомных станций, полетом Гагарина и так далее.
Мы
стали считать, что
нам все доступно. А наши возможности на самом деле были ограничены
технологиями, которые были разработаны где-то в конце 60-х
годов. Это были хорошие технологии, но когда мы решили, что все можем
сделать сами, одни, мы провалились не только в атомной энергетике, но и в
космосе, в компьютерах - всюду провалились.
- Академик
Александров застал Чернобыль?
- Да, и очень все
это переживал. Он ведь привык действовать в других,
советских
условиях, когда такого проникновения СМИ во все
дела не было. Но в свободе прессы кроме положительных
есть, согласитесь, и отрицательные моменты. Среди журналистов есть
достаточно большое количество людей, имеющих другие интересы, отличные от
интересов дела, поэтому результат их "освещения" события может быть
отрицательным. Поднявшийся в прессе шум очень травмировал далеко не
молодого Анатолия Петровича, на этом,
собственно, его карьера ученого и Президента Академии наук, замечу,
довольно успешная, закончилась. После него таких президентов не было.
- До него был
Келдыш - выдающийся ученый. А какой он был Президент?
- Он был сломлен
своими неуспехами, у него был сильнейший кризис, по
современному говоря, стресс.
- Я слышал, он
тоже, как Легасов, ушел из жизни по
собственной воле.
- Точно не знаю, но
умер он в личной "Волге", в гараже... Я видел его
незадолго до
смерти, это был сломленный человек. В то же время,
должен
сказать, он привлек
к работе в академии очень интересных людей, Президиум был очень сильный:
Арцимович, Константинов, другие ученые.
- В каком положении
Курчатовский институт сейчас? Когда я шел к
вам по
территории
института, видел много обшарпанных зданий...
- Я недавно побывал
в MIT - Массачусетском технологическом институте в
Бостоне. Самые громкие открытия там делаются в неказистых,
обшарпанных, как вы сказали, зданиях. Мы можем
тратить деньги - а они у нас есть! - на ремонт зданий, кабинетов, а можем
- на науку.
- Ну а что с
зарплатой научных работников?
- Мы с самого
начала решили, что не будем повышать зарплату за счет
сокращения других
сотрудников. Человек должен получать столько, сколько он зарабатывает.
Академик Леонтович говорил, что справедливость - это осуществленное
чувство зависти. Поэтому мы не ведем особого контроля,
кто сколько заработал по различным контрактам, договорам, какие и
от кого получил гранты. Многие
сотрудники часто бывают в загранкомандировках - это
тоже повышает их зарплату. Если человек получает только государственную
зарплату - это грустно, но все, как правило, имеют дополнительный
заработок. Если вы на острие какой-то проблемы в данный момент, можете
заработать от 500 до 1000 долларов в месяц. Для Москвы это хорошие деньги.
Труднее теоретикам, которым мы пытаемся помогать, ведя здесь кое-какое,
небольшое перераспределение ресурсов. Большое перераспределение вести
нельзя - мы тогда подрываем инициативу энергичных сотрудников.
- Много сотрудников
уехало за рубеж, Евгений Павлович?
- Нет, немного. Но
масса сотрудников работает за рубежом по контрактам, иногда возглавляя
целые институты, направления, делается это в рамках международных
соглашений. Другое дело, что приток молодых ученых в
институт уменьшился, - они сразу ищут работу за рубежом, где платят
существенно больше, чем у нас.
- Откуда идет
подпитка молодыми специалистами?
- У нас есть свой
лицей, по окончании которого школьники поступают в
Физтех, МИФИ, МГУ. А дальше используется
система Физтеха: с третьего курса студенты
приходят к нам, здесь пишут дипломы и остаются работать. 10-12 человек мы
обучаем с первого курса здесь, в Исследовательском
университете, имеющем государственную лицензию.
- У вас дача в
Жуковке, где жили, не побоюсь громкого слова,
великие
ученые:
Александров, Зельдович, Харитон, Келдыш, Сахаров. Почему бы вам не
устроить там дом-музей, хотя бы один на всех? Ведь в
Переделкине работают уже три дома - музея: Пастернака, Чуковского и
Окуджавы...
- Такая мысль у
меня была. Я даже обращался в администрацию Ельцина с
предложением
выкупить дачу Сахарова и устроить там музей. Но его дачу
кто-то срочно
купил, потом перекупил, она пошла по рукам. Я эту идею не отбрасываю, но в
этом деле должно участвовать государство.
- А к помощи прессы
не хотите прибегнуть?
- Прессу больше
интересуют скандалы, чем конкретное хорошее дело. Есть
такая теорема: к
сообщениям средств массовой информации надо относиться как к заведомой
лжи, если у вас нет серьезных причин считать их правдой (смеется).
- Мог бы обидеться
за коллег, если бы не счел это шуткой. Скажите, а как вы относитесь к
Жоресу Алферову? Он ведь коммунист, а это как-то не
вяжется с современностью...
- Прежде
всего Жорес - прекрасный ученый. Во-вторых, с
большинством его конкретных общественно-политических положений я согласен
- они такого, я бы сказал,
конституционно-демократического, а не большевистского толка.
Его ведь сперва затащили в партию власти: Наш
дом - Россия. Он с ними разругался,
ушел в КПРФ. Два моих деда тоже были, кстати, кадеты - один
расстрелян в 30 году, другой - в 37-м. Я сперва
думал, что тоже принадлежу к кадетам,
а когда разобрался, покопался в истории, понял, что больше -
октябрист, потому что радикальные воззрения кадетов разрушительны для
государства, для построения в России нормального либерального общества. Я
не вижу причин, чтобы не общаться с Алферовым из-за того, что он
коммунист.
- Ну, а с Зюгановым
можете общаться?
- Нет, не могу, но
по другой причине (смеется). С функционерами не
общаюсь, с тем же
Язовым - пожалуйста.
- Много лет назад
кто-то из друзей спросил меня: "Хочешь пойти на встречу с Эренбургом?
Тогда поехали в ДК Курчатовского института".
Мы домчались сюда к концу встречи, Эренбург отвечал на вопросы. Мне
запомнился один вопрос: "Как вы относитесь к Сталину?" и ответ на него
Ильи Григорьевича: "Раньше боялся, теперь не боюсь. Я вообще не боюсь
мертвецов". Сейчас устраиваются подобные встречи?
- Как ни больно об
этом говорить, но все заглохло. Не знаю, кто виноват, может, виновато
время.
- У вас взрослые
дети, чем они занимаются?
- Два сына - компьютерщики, дочь была
музыкантом, переучилась на юриста.
- Что вы любите,
кроме физики?
- Поэзию. Конечно,
Пушкина, но больше, может, Лермонтова, Тютчева,
А.К.Толстого. Весь
серебряный век: Гумилева, Волошина, которого считаю
величайшим поэтом
России. Особое отношение у меня к бардам: Окуджаве,
Галичу, которого я
хорошо знал, Киму, Городницкому...
[Вверх] |